Все ж таки интересно дядька пишет.
Выложу здесь его рассказы, одним постом все что зацепили.
Опытные советчики.Самая неудачная шутка нашего здравоохранения – это операционный день в понедельник.
К понедельнику обязательно кто то вдруг заболеет, перепьёт, опоздает.
Самое оригинальное оправдание прогула предъявил недавно наш почтенный аксакала от нейрохирургии, Нифантий Мартемьянович.
- Я,- говорит - всю ночь из сауны уйти не мог! Кто - то моё барахло надел и ушёл… Не будить же мне Аллу! Утром позвонил, она мне штаны привезла, вот я и пришёл…
Лучше бы и не приходил! Красный, помятый, перегар на гектар.
Поэтому ассистировать мне, сегодня будет Алик Липкин. Он еврей и пьёт мало.
Если можно верить Евангелию, то первое своё чудо для тамошнего населения Христос произвёл в Кане Галилейской – превратил 480 литров воды в вино.
Позже он накормил пятью хлебами и двумя рыбами пять тысяч человек и остатков набрали двенадцать корзин, а вот про то, сколько осталось вина на той свадьбе – история почему то умалчивает! Думаю, что ни капли не осталось - выдули всё.
Может быть, перепив тогда, евреи и стали пить аккуратнее?
Вот и операционная. Святое место. A сlean, well-lighted place. Никто не орёт. Всё делается быстро и с первого предъявления. Начальство сюда не пустит санитарка Женя.
Ритуал омовения рук. Раскланиваемся с бригадой. Что - то есть в этом церковное.
Ну и вот. Все церемонии позади. Четыре человека сгрудились вокруг круглого предмета под стерильными пелёнками – головы с опухолью посередине.
Анестезиолог ещё раз исполняет глиссандо на своих аппаратных тумблерах и кнопочках и говорит, выдохнув:
- Можно начинать!
Тут кто - то кашлянул.
Оглядываюсь. Позади меня стоит Фёдор Анатольевич с бесцветными, как бельма глазами.
- Ты погодил бы начинать. Оптику пока проверь, свет отрегулируй. Вон тот пинцет выкинь. Скажи, что бранши не сходятся…А то помнишь, как у меня было: сказали «Можно!», а только скальпель занёс - у больного сердце встало! Давление по нолям! Сколько потом разборок было жалоб и комиссий! Но так ведь и не поняли, отчего умер. А если бы успел разрез сделать?! До тюрьмы могло дойти…
Тяну время. Всё хорошо: гудит и пощёлкивает аппарат ИВЛ, цифры на экране монитора – приличные, анестезиолог любезничает с анестезисткой Светочкой.
Мы продолжаем.
Пропилили кости черепа, откинули костный лоскут. Подобрались к опухоли. Красный узел, размером с греческий мандарин исходит из твёрдой мозговой оболочки, от места слияния венозных синусов. Отвратительно!
Начинаем, отделяя по малому кусочку, удалять опухоль.
Тут подошёл Сергей Геннадьевич и говорит:
- Потихоньку, не спеши. Опухоль, небось, лет пять росла, а ты её хочешь удалить за пять часов! За пять лет мозг к ней привык, а вот возникшую вдруг пустоту – может не перенести: начнётся редислокация, нарушение кровотока, отёк мозга. Два года назад у меня такое было. Помнишь?
Ещё бы!
Снижаем свой бодрый темп.
Сложно мне было когда-то начинать в нейрохирургии. Пришёл я в неё из общей хирургии и травмы. Там можно было тянуть, вправлять, давить, т.е. нет - нет, а применять силу и спешить. А в нейрохирургии – всё как во сне - плавно, медленно, с остановками.
Бесило это меня в начале – без меры!
Подобрались, наконец, к матриксу – месту исходного роста опухоли. Мать моя женщина!
Идём к негатоскопу. На нём развешены томограммы больного и ангиограммы сосудов мозга.
Однажды перегорели лампочки в негатоскопе. А окон у нас в операционной – нет. Как смотреть снимки «на свет»? Замучались. Из - за такой ерунды – лампочки (!)- чуть всё прахом не пошло.
Смотрю снимки. Нет, всё так и есть: синусы опухолью не пророщены, кровоток в них – хороший. Для меня это плохо.
Тут появился просто Митя. Молодой он ещё был.
Митя говорит:
- Д-а-а-а, не позавидуешь вам! Были бы синусы обтурированны опухолью – можно бы было их не беречь! Отработали своё! А тут надо очень осторожно. А то, помните, как у меня случилось? Отделяли опухоль от синуса и надорвали его стенку. Вот где кровотечение то было! Кровь вёдрами лили. Со стола сняли, но потом – отёк, кома три дня и «летательный» исход! Может быть, не упорствовать в радикальности и кусочек опухоли на стенке синуса оставить, от греха подальше?
Обошлось с синусами. Опухоль удалилась хорошо. Анестезиологи поднимают давление. Мозг расправляется, но в трепанационное окно – «не лезет».
Зашиваем «бестолковку».
Тут в операционную заглянула Серафима Фёдоровна.
- Ты же не забудь! Как проснётся – сразу больного – на контрольное КТ- мозги светить! А то помнишь, как у меня случилось? Во так же опухоль убрали, а в ложе удалённой опухоли набежала кровища – образовалась гематома. Дежурант «проспал», реаниматологи не обратили внимания. Гематома раздавила мозг и всё – Васей звали! Труп и посмертный эпикриз. А вот если бы КТ после операции сразу сделали, то вовремя убрали бы гематому, поставили бы дренажи… Одним покойником было бы меньше.
***
Больной проснулся хорошо. На контрольной КТ – гематомы, отёка – нет.
Возвращаюсь в ординаторскую.
Вся четвёрка советчиков уже там. Чинно, в рядок, сидят на диване.
Раскланиваюсь и говорю им:
- Спасибо, что не забываете, господа хорошие! Не знаю, что бы я без вас делал. Спасибо.
- Не забываем!- хохотнул Фёдор Анатольевич. – Это ты нам покоя не даёшь и всё забыть не можешь! Мы сами бы, ни за какие коврижки в операционную больше бы не приходили. Правда, Серафима?
- Да, ладно! – улыбается Серафима. – Времени у нас теперь навалом. Да его для нас и не существует, времени то…
После этого Серафима приподнялась над полом, заколыхалась, словно флаг на ветру, побледнела и её, как пар сквозняком, унесло в открытую форточку.
В 1999 году удалил я ей опухоль головного мозга, но она умерла от набежавшей в ложе удалённой опухоли, гематомы.
Так же исчезает и Фёдор Анатольевич, умерший на операционном столе в 2004, неизвестно от чего. Ввел его в наркоз; анестезиолог дал добро на начало операции, но не успел я коснуться кожи головы скальпелем, как наступила остановка сердца. Реанимировали чуть не до трупных пятен – не завели – умер.
Сизым клубком, как недотыкомка, укатился в никуда Сергей Геннадьевич. Никак я не мог подобраться к опухоли в его голове. Так и этак – никак! Удалилась опухоль как то нечаянно – вдруг выкатилась одним блоком и целиком! От такой экстренности мозг резко отёк и стал переть из черепа, как тесто из опары. Не удалось мне справиться с этим отёком, и Сергей Геннадьевич умер 9 мая 2001 года.
Мы его по экстренным показаниям оперировали. Этот праздник был точно «со слезами на глазах».
Дольше всех не исчезал Митя. Молод он был. Не успел нажиться молодой жизнью.
Два года назад, удаляя у него фалькс - менингиому, повредил я стенку сагиттального синуса. Всё дальше было так, как и рассказывал Митя: массивное кровотечение, отёк мозга, кома, три дня на ИВЛ и смерть.
Тут в ординаторскую впорхнула мед. сестричка Цаца.
Начинает лепетать:
- Я ему говорю.. А он ругается…Судно перевернул… Жена корвалолу просит…Вы им скажите…
Митя показывает мне большой палец. Хороша, мол, девчонка!
Потом на цыпочках, как будто Цаца может его услышать, направляется к дверям. Не доходит и, сделав мне рукой «пока- пока», с тихим звоном растворяется в прокуренном воздухе ординаторской.
Наверное, когда – нибудь, возможно – в моём посмертном эпикризе – некрологе (если меня таковым удостоят), всех этих умерших больных назовут «большим клиническим опытом».
Я чёрной завистью завидую молодым врачам без всякого опыта!
ИсточникДетская неврология.Последний раз Орёл женился шесть лет назад.
Это пятая его женитьба и женится он каждый раз на медсёстрах с готовыми детьми. Может комплекс, какой – не знаю.
Умный такой доктор, чуткий и ранимый, можно сказать, а выбирает себе в жёны таких хабалок, что оторви и брось!
Поживёт пару лет с очередной благоверной, запьёт, завьёт горе верёвочкой и – в развод!
Уже у него и квартир не осталось, и машину продал, и жил по съёмным углам.
Молодые хозяйки сдавали ему углы с удовольствием и с дальним прицелом, да ни тут- то было: доктор наш любит только медсестёр с детьми.
И что интересно - свои дети у него в браке не получаются.
По слухам (да и сам он рассказывает!) есть у него случайные детишки в Астрахани, Нальчике, Москве, Норильске и Биробиджане. И ни одного, прижитого в браке!
Но всё это – в прошлом: вот уже шесть лет живет Орёл у своей шестой жены Леры.
У Леры есть сын от первого брака. Тихий очкарик, неловкий и смешной. Отличник. В школе его едят поедом дети гегемонов.
«Своих» детей мы хорошо знаем. Вечно они шляются по больнице. Здесь их и подкармливают, и уроки проверяют между делами.
Светкин Дима постоянно ночует в отделении, когда мать работает в ночную смену. Боится оставаться один дома. Светка – рзведёнка и живёт с сыном одна сиротой казанской.
Похоже, что Лерин Филипп с Орлом не ладит. Когда Лера дежурит, он постоянно сидит в отделении. Читает, что- то пишет, смотрит в ординаторской телевизор. Взрослый уже парень – тринадцать лет, а всё у маминой юбки.
И тут мы стали замечать, что ходит Филипп как то странно: ног почти не поднимает, на ступеньки ноги (отчётливее – правую) «забрасывает» за счёт бедра. Спина «обвисла» - стал сутулым.
У Орла спросили:
- Что это у тебя с ребёнком? Ты его смотрел?
- Посмотришь его! Он на меня уже год волком смотрит и почти не разговаривает. Раньше в рот смотрел и папой звал, а теперь…. Подросток, мать его! Спортом ему надо заниматься! Тогда и сколиоз выправится и прыщи пройдут. Вы ему скажите. Может быть вас он послушается?
Пошли к Лере:
-Что за дела, медики? У вас парень ели ходит, скособочился весь, а вы мух не ловите! Ладно - Орёл. Филипп ему не родной, но ты то…
- Знаю, знаю!- застрочила Лера.
Это болезнь наших сестёр: что им не скажи – они всё знают. И главный авторитет у них – «одна девочка». Можно медсестре, что нибудь долго объяснять, ссылаться на мировые медицинские авторитеты и, в конце концов, она согласится и скажет: «Да- да! Я знаю! Одна девочка мне про это ещё в том году рассказывала».
- Что ж ты, Лерка, знаешь? Придёт парень – тащи его в ординаторскую, посмотрим!
Посмотрели и ахнули: у парня обнаружилось прогрессирующее заболевание периферических нервов.
Лечит это можно, вылечить нельзя. Всё кончается глубокой инвалидностью, а то и хуже.
Стали мы укладывать парня в больницу.
Славные наши неврологи заблажили. И мест у них нет и по возрасту, парень должен лежать в детской больнице и т.д.… Грузите апельсины бочками!
Решили положить Филиппа к себе в нейрохирургию. Свой невролог у нас есть, а детских – пригласим на консультацию из другой больницы. Решили, что так – даже лучше: возможностей для обследования такого больного в нашей больнице гораздо больше, чем где бы то ни было.
Положили, стали лечить. Наметили план обследования.
Но, сгоряча, госпитализировали в середине недели и случились выходные.
Орёл сквозь зубы, а потом и Лера – настойчиво, стали просить отпустить парня на выходные домой.
Видел в пятницу, после обеда, как они уходили из больницы.
Впереди гордо шагала Лера с круглым, наконец- то, животом, в котором, по данным УЗИ, уже качался в водном пузыре эмбрион по фамилии Орёл.
Сзади и сбоку беззвучно чертыхаясь, спешил Орёл, нагруженный пакетами.
(Это феномен меня всегда занимал. Стоит больному пару дней полежать в больнице, и он обрастает кучей вещей! Поступает с небольшим пакетом, в котором смена белья, гигиенические причиндалы да журнал с картинками, а выписывается - с кучей пакетов и сумок – рук не хватает!)
Замыкал караван унылый Филипп в спортивном костюме «на вырост». На куртке написано, почему то, «CTY GIRL». Наши сёстры мастерицы покупать такие вещи в «секонд хендах»
Я дежурил в пятницу на субботу. Уже в субботу, возвращаясь с утреннего отчёта, увидел вдруг Филиппа, сидящего в холле с книгой.
- Ты же только вчера домой уходил? Чего вернулся и когда?
- Я, дядя П. ещё вчера вечером приехал. Мне в больнице лучше.
И Филипп уткнулся в книгу.
ИсточникСмерть Переверзева.Переверзев не любил погоду.
Никакую не любил – ни «ясно, ветер слабый до умеренного», ни «облачно, временами дождь», ни, тем более - «местами небольшой снег».
Но больше всего он не любил, когда на голубом и высоком небосклоне с разорванными в клочья облаками, сияло солнце и порывисто дул холодный ветер.
В такие солнечные, ветреные дни Переверзева снедала тоска и беспокойство.
И, самое главное - солнце чётко высвечивало окружающую Переверзева грязь.
Невидимая в пасмурные дни пыль, столбом стояла в лучах солнца, падающих через окна в больничный коридор.
На, казалось бы, чистых, только что вымытых полах, освещённых солнцем, хорошо становились видны разводы от тряпки.
Мелкий мусор на полах начинал отбрасывать тени и от этого кажется, что его, мусора, очень много
Переверзев орал на санитарок и те по нескольку раз безуспешно перемывали полы.
Когда то, очень давно, у кровати каждого больного стояли «плевашки» - этакие микроурны, похожие на те, что мы видим у стоматологов, когда изверг с бормашиной велит нам : «Сплевывайте!»
В эти плевашки сбрасывалась вся ничтожная больничная дрянь: спиртовые шарики после «уколов», конфетные фантики, горелые спички и т.д.
Но санитаркам, после того, как утверждение «Труд создал человека» подверглось осмеянию, заленились мыть эти посудины.
Они стали делать так.
Ночная санитарка, как это и положено, оставляла у постелей больных чистые плевашки и зорко следила, что бы ни один больной не сунул туда какой – нибудь гадости.
Дневная санитарка принимала смену и тут же эти плевашки собирала и складировала в подсобку.
При сдаче своей смены она вновь расставляла их у постелей больных.
Вновь пришедшая санитарка опять прятала плевашки в подсобку…
И т.д., по кругу.
В результате плевашки были всегда чистыми.
Однажды их просто не выставили в палаты и стали принимать по счёту прямо в подсобке.
Потом плевашки разворовали, по некоторым данным – для посадки цветов.
А что! Я на одной медицинской даче видел вазоны с цветами, устроенные из подкладных эмалированных суден.
С исчезновением плевашек весь мусор полетел на пол.
Ну и вот.
С того самого момента, когда исчезли плевашки, грязь стала одерживать в отделении Переверзева победу за победой.
2.
Сто раз говорил Переверзев процедурным сёстрам:
- Внутривенные капельницы устанавливаете так:
1.Обработали кожу спиртом.
2.Ниже предполагаемого прокола вены - кладёте стерильную салфетку. Кровь из иглы, введённой в вену, должна попадать на эту салфетку.
3.Регулируя капельницу, избыток раствора сливаете в заранее приготовленный лоток (вот где пригодились бы плевашки!)
.4. Присоединяете систему к игле.
5. Испачканную кровью салфетку – замените чистой и стерильной.
6.Прикрываете иглу, введённую в вену, другой стерильной салфеткой и уже через неё фиксируете её к коже пластырем.
И каждый раз, несмотря на все эти объяснения, процедурные извазякивали кровью больного и его постель.
Раствор сливали прямо на пол и, если в растворе была глюкоза, то ноги в «политом» месте прилипали к полу и слышались характерные щелчки.
Голую иглу крепили к руке перекрученным пластырем.
3.
Зная такую приверженность заведующего к чистоте и порядку, в отделении все очень тщательно готовилось к еженедельным «общим обходам».
Это когда всем коллективом водят заведующего по палатам и отчитываются перед ним о проделанной за неделю работе. Заведующий при этом делает вид, что всё ему внове и ничего- то он до этого обхода не знал и не ведал.
И всегда, к концу этой бестолковой процедуры, когда все расслаблялись и считали, что на этот раз пронесло, Переверзев подходил к неприметному шкафчику (тумбочке, лампе в перевязочной, пожарному гидранту в холле и т.д.), проводил по нему рукой и демонстрировал всем слой пыли, прилипший к пальцам.
Со старшей сестрой делалась истерика, и её отпаивали корвалолом, не считая капель.
«Я скоро карвалоловой наркоманкой стану с этим П.К.» - рыдала старшая сестра.
И чем больше сверкало, скрипело и хрустело от чистоты хирургическое отделение, тем тревожнее и сумрачнее становился Переверзев и всё больше грязи он видел в отделении.
2.
Переверзев стал опаздывать на работу, чего за ним ранее не замечалось.
Однажды утром в ординаторскую забежал его хороший друг - разбитной весельчак и травматолог – Сенкевич.
Заорал с порога:
- Жёлуди, а где ваш папа?! Не пришёл ещё? Вы, ребята, следите уж за ним, ебёнать! Сегодня догоняю его уже у самой больницы, смотрю, а он собирает окурки, пустые пачки от сигарет и прочую гадость и складывает прямо портфель. На руке – резиновая перчатка.
Я ему говорю:
«Ты, типа, совсем рехнулся, старче! Портфель ведь свой крокодиловый загадишь!»
Он вздрогнул, зыркнул зло и бурчит:
«Иди, иди! А то опоздаешь в свою богадельню».
В это время Переверзев в своём кабинете вынимал из портфеля чёрный пакет, заполненный мусором.
Достав его, Переверзев поместил пакет в другой, более толстый, запасённый заранее. Завязал его белым шнурком. Потом на клейком листке - стикере написал текущую дату, прикрепил его к пакету и спрятал пакет в диван.
Тут же он вспомнил чистенькие и яркие, как детская игрушка, города Норвегии и, почему то – улыбчивую и смешливую девушку Кристи из Таллина.
«А я так и буду всю оставшуюся жизнь ходить по помойным улицам от зассанного подъезда, мимо морга - в заблёванную больницу, заполненную угрюмыми людьми. Не смогу же я, в самом деле, убрать всю эту грязь!»
Но тут же Голос заныл: « Зачем «всю»? Можно ведь убирать мусор на дороге, которой хожу на работу и назад - домой. Сегодня убрал немного, завтра ещё чуть- чуть, глядишь – и станет чисто как в Норвегии!»
4.
Тоска отпускала Переверзева только в операционной.
Здесь, облачённый во всё стерильное, дыша отфильтрованным воздухом, он расслаблялся. В голове начинала звучать: « В шумном городе мы встретились с тобой…».
Угли, прожигавшие грудь изнутри, гасли. Делалось легко и радостно.
Оперировал он так чисто, как это рисуют в хирургических атласах: ни капли крови в ране, никаких лишних инструментов и салфеток, пропитанных кровью.
Но сегодня, операционная сестра, дура Катька, всё испортила:
- Что за бардак у тебя на столике, Катя? Эти зажимы мы уже не будем использовать, а они валяются у тебя вместе с нужными инструментами! А зачем этот распатор здесь? Он что, нужен при трепанации?! А эти кровавые тряпки, почему на столе, а не внизу, в тазу? Что ты смотришь на меня!? Не видела?! Мимоза пушистая, не обломанная! Откуда, на хер, вы все берётесь?! Всё через задницу, всё абы как! Дуррра!!!
Так орал Переверзев на перепуганную операционную сестру.
Потом шваркнул об пол снятые перчатки и, матерясь, ушёл из операционной, бросив через плечо уже от дверей:
- Заканчивайте сами, ублюдки!
5.
Моясь в душе, Переверзев думал:
«Что делать? Можно, наверное, отгородится от всего внешнего: надеть водолазный костюм, залезть по уши в ванну… Можно больше находиться в операционной. Спать - в барокамере.
Но куда деться от себя? Куда бежать от своей грязи?»
Вот уже три дня, как Переверзев стал с отвращением ощущать собственный запах.
Запах был таким же, каким благоухают бомжи: гнилая моча, прелый пот, скатол и кадаверин каловых масс и что-то приторно ароматическое.
Конечно, запах был неизмеримо слабее, чем у бомжей, но «слабее» это – количественный показатель. Качественно же запах Переверзева и бомжей был идентичен.
К тому же в ушах копилась жёлтая сера, периодически в носу образовывалась зелёная слизь, ногти на ногах тускнели и слоились.
При первой возможности Переверзев лез в душ и тщательно мылся, используя всё больше разных шампуней и гелей.
6.
Возвращаясь домой, Переверзев уже не таясь, выбросил в мусоропровод пакеты с мусором, собранным на пути домой.
Дома он ловко увернулся от жены в несвежем вчерашнем халате и с плохо замаскированным запахом кариеса изо рта. Заскочил в ванную комнату.
С наслаждением Переверзев стянул себя одежду и выкинул её за двери.
Скорее, скорее в воду…
Стоп!
Принять душ? Но это не так надёжно, как мытьё в ванной.
Переверзев стал набирать воду в сверкающую белоснежную ванну.
И тут же в голову пришла мысль: «Как же я буду мыться в ванной? Я ведь погружаю туда сравнительно чистые руки и грудь, и, вмести с ними, туда же – грязные ноги и промежность со всеми её грязными дырками!»
Переверзев помыл под душем своё «хозяйство» и ноги.
Вымыл ванну и вновь стал набирать воду.
Подумал и бросил в ванну несколько таблеток хлорсодержащего химиката.
С наслаждением погрузился в приготовленный раствор.
Так он пролежал в воде два часа, подливая горячей воды.
Надо было выходить в опасный и грязный наружный мир.
И тут Переверзев вспомнил, что забыл взять с собой пузырёк со спиртом!
Никакие силы не могли теперь заставить его прикоснуться к недезинфицированной дверной ручке с встроенным замком.
Позвать жену? Переверзев открыл, было, рот и тут же представил, как его встречает у порога ванной эта женщина с несвежим дыханием и влажной пористой кожей…
Э, нет!
Проходил час за часом, а Переверзев всё не мог придумать, как ему выйти наружу.
Жена долго и настойчиво стучала в двери.
Потом она кому то звонила и уже несколько человек стали ломиться в ванную комнату.
Потом призвали соседа Колю со слесарным инструментом, но пьяный Коля не справился с замком. Даже через закрытую двери Переверзев почувствовал мерзкий запах Колиного пота и перегара.
Наконец пришли какие то тяжёлые и решительные. Говорили громко и весело. Гремели чем- то тяжелым. Через двери запахло машинным маслом и казённым домом.
«Конец!» - подумал Переверзев.
Он представил, как в его стерильный мир вваливаются грязные и вонючие чужаки с верёвками и крючьями.
Переверзев схватил опасную бритву «Золинген» (единственная бритва, которую можно было дезинфицировать кипячением!) и крепко сжал её в руках.
Теперь пусть заходят!
Переверзев точно знал, что в узкой комнате он сможет изрезать две, а, повезёт, так и три небритые рожи с жёлтыми зубами и успеет, пока все будут орать и бояться, перерезать горло самому себе.
Переверзеву стало вдруг радостно и весело, как давно уже не было.
И все: испуганная жена, соседи, пьяный Коля и бравые ребята из МЧС услышали вдруг сначала смех, потом хохот, который становился всё громче и громче и перешёл наконец в звериный вой.
Источник
Первый же комментарий: у нас тоже вчера была санстанция))).Фак мимо кадра.В палате №3 , мальчишка шести лет с опухолью головного мозга примостился на подоконнике и рисует на казённом листе А4 акварельными красками.
Рисунок его мне сразу не понравился.
В два цвета, синий и чёрный, нарисовал он три, предположительно – человеческие, фигуры.
Говорю:
-Привет, Пикассо! Что это у тебя за Авиньонские девушки?
Саша смотрит на меня с укоризной:
- Это мама, папа и я!
- А почему у тебя и мама, и папа - в платьях? И ноги у них какие- то короткие!
Мальчишка тычет в чёрную фигуру пальцем и возражает:
- У папы не платье! Это – ряса. И совсем не короткие ноги у моей мамы! Это у неё платье такое длинное!
Отец у Саши – сельский священник. А мать, стало быть – попадья и мини юбки ей, в самом деле - не пристали.
- А небо у тебя почему чёрное?
- Это - тучи! Сейчас дождь пойдёт.
И Саша начинает смело ляпать по всему рисунку чёрные (опять этот цвет!) кляксы.
- А это у тебя что? Вот это, между тучами… Самолёт?
- Это господь бог наш, сущий на небесах. Он всегда такой. Его у нас много на стенке висит.
Саша перенёс три операции и теперь готовится ещё к одной, четвёртой.
Была у него уже и клиническая смерть и кома в течении месяца…
Больной, лежащий на койке через одну от Сашиной, внезапно захрипел, свернул голову направо, закатил туда же глаза и забился в судорогах…
Если после приступа будет ещё и афазия, то искать аневризму надо будет в левом полушарии мозга, в переднем адверсивном поле.
Сделаем ангиографию системы левой внутренней сонной артерии.
- Во, как его кондратий то лупит! – буднично прокомментировал Саша и запел:
- Томболия- тромболета , тромболия, тромбола!
Вот этим он и славится! После первой же операции у Саши появилась способность к сочинению бессмысленных стишат, которые он поёт на один мотив, типа « карамболина – карамболетта».
Наши же больные вообразили, что песенки Саши имеют тайный смысл. Стоит ему появиться у нас в отделении – тут же начинают его навещать с фруктами- шоколадками болезные со всей больницы.
Особенно те, кому предложили хирургическое лечение.
Слушают, записывают, трактуют и осмысливают Сашкины бессмысленности, а потом многие отказываются от всякого лечения и поспешно выписываются.
Тут есть какая то страшная тайна.
Больные люди очень охотно верят именно всяким ущербным людям: вонючим дедам-отшельникам, безграмотным знахаркам, невинным младенчикам…
Приходила ко мне на консультативный приём тётка по поводу болей в спине. Совершенно убогая, закорузлая гражданка средних лет. Двух слов связать не могла!
А когда, наконец, она ушла - тут же набежали возбуждённые тётки нашего отделения и, делая круглые глаза, стали наперебой рассказывать об этой каракатице чудеса.
Всё, мол, она лечит и всё наперёд знает! Попасть к ней можно только в очередь и за большие деньги.
Говорю:
- Что ж вы, девки, мне заранее не сказали! Полечил бы я у неё свой алкоголизм!
Ночью Сашин сосед внезапно умер.
В два часа ночи он пришёл на пост и попросил «чего-нибудь для сна».
Когда сестра, через пол часа, принесла ему в палату, списанную в трёх журналах и истории болезни, таблетку фенозепама – больной был мёртв.
Стали мы сочинять посмертный эпикриз.
Наши больные умирают часто и, поэтому, в подобных сочинениях мы премного преуспели: расхождений наших диагнозов и патологоанатомических - не бывает.
Так и в этом случаи.
В истории болезни умершего, в графе «осложнения» вписали мы тромбоэмболию лёгочной артерии и на вскрытии так оно и оказалось!
«Томболия- тромболета…» вспомнил я Сашину песню.
Бывают же такие совпадения!
2.
Готовили, готовил мы Сашку на операцию и всё прахом пошло!
Утром, за час до начала операции, пришла плачущая постовая сестра в сопровождении взвинченной старшей отделения.
- Ну, говори, дура!- рявкнула старшая сестра. – Я уже, П.К., не знаю, что с ними делать! Говоришь, говоришь, а толку – ноль!
Всхлипывая и утирая сопли, молоденькая сестричка поведала, что Саша наелся с утра конфет и выпил два стакана газировки.
- Я его предупреждала! Я всё его съестное спрятала! А больной из сосудистой хирургии принёс ему коробку конфет и бутылку «Тархуна»! Сашка «Тархун» любит. Говорю ему: «Что ж ты наделал! Сейчас анестезиолог придёт. Операцию отменят, а меня – убьют!!». А он только улыбается!
Пошёл я в палату к Саше.
История, конечно, непонятная. Сашка – очень умный ребёнок.
К тому же, опухоль привела к развитию у него водянки головного мозга, а такие дети всегда мудры не по годам! КПД умирающего мозга, почему то невероятно повышается.
Саша дожёвывал, сидя на том же подоконнике, оставшиеся конфеты. Пластиковая бутылка с газировкой была на половину пуста.
«Безжалостно буду гнать теперь всех Сашкиных посетителей!» - подумал я.
По постели мальчишки были разбросаны всё те же чёрные рисунки.
Горячая игла кольнула мне в сердце: «Что это он всё в чёрном видит? Может быть и хорошо, что сегодня операции не будет…»
Саша поднял на меня весёлые глаза, сказал:
- Здрасте, командир- начальник!
И запел всю ту же «карамболину»:
- Фак мимо кадра! Фак мимо кадра!
Во, дела! Он и английский знает?! И слово употребляет по назначению и к месту…
- Ты что такое поёшь?
- Песню.
- А где ты такую услышал?
Смотрит на меня озадаченно:
- Нигде. Сам сочинил.
Потрепал я Сашку по изрезанной голове и пошёл к себе в кабинет.
Боль в сердце становилась всё сильнее.
Прилёг на диван, но лежать не смог: страх и тоска охватили меня. Пробил холодный пот. Стало тяжело дышать…
Набежавшие коллеги сволокли меня в кардиореанимацию и суровый тамошний доктор Альберт Михайлович, сказал сквозь провонявшую табачным перегаром маску:
- Лежи уж, сукин сын! Не дёргайся. Инфаркт миокарда у тебя.
« А.- подумал я.- Сашка! Вот мне и «фак мимо кадра»! Может быть, он в самом деле что то узнал там, после жизни в своей клинической смерти и коме, где ангелы и бесы с прозрачными стрекозьими крылами…Летают вверх- вниз… Мама варит абрикосовое варенье в большом медном тазу … Мы идём под жарким солнцем на шумливую речку Нальчик ловить пескарей и плотву…
Так начинает действовать на меня весь, введённый сгоряча промедол и что-то ещё седативное.
Боль утихла и я погружаюсь в сон, где нет операций, часто умирающих больных и застрявших в песке автомобилей.
Источник
@темы:
мнение,
любопытности